Таир Ибишев родился в 1986 г. в украинском городе Макеевка, в 2003 г. окончил бакинскую музыкальную школу №8 им. Кара Караева по классу скрипки, после чего поступил в Бакинскую Музыкальную Академию также как скрипач, но в 2005 г. по поручительству проф. Х.Мирзазаде перевелся на композиторский факультет.
В 2015-2019 гг. учился в Университете музыки и театра австрийского города Граца -сперва на композиторском факультете (профессор Б.Фуррер), а после – на факультете преподавания теории музыки и композиции.
Таир Ибишев – автор разножанровых произведений, таких как «Поэма-Экзистенциал», «Шоколадный блюз», «Подражания», «Звено», «Три описания: Эпос, Логос, Мифос», «Абшеронские меры», “Ein kleiner Abschnitt von Linie 1 und 7”, Klavierstück, «Шебеке», «Неуловимые силуэты танцующего дервиша», «Утечка», «Линии образа», «Отколотые от света» и др. написанных для различных инстументальных составов. В 2018 г. написал музыку к спектаклю «Ревизор» по одноименной пьесе Гоголя (Австрия, Gymnasium und ORG Dachsberg). Участник и победитель различных конкурсов и фестивалей республиканского и международного значения.
____________________
— Каким ты видел свое будущее, пока учился в Австрии? Вернусь в Азербайджан и…?
— Вернусь в Азербайджан и вдоволь наемся вкуснейших национальных блюд, приготовленных мамой… Я не думал ни о возвращении в Азербайджан, ни о том, чтобы остаться в Австрии. Слишком велика была нагрузка в университете. И приоритетом для меня было как можно лучше и глубже усвоить новые знания. К тому же, я осознавал, что на мне лежит большая ответственность, потому что первое образование я получал за счет азербайджанского государства.
— Имя Кара Караева, как создателя нашей композиторской школы всегда считалась своего рода брендом. Вплоть до того, что некоторые преподносят как некое моральное преимущество тот факт, что были его последними студентами. Ты выбрал себе в наставники Беата Фуррера, потому что это престижно?
— Слово «бренд»… Как же я его не люблю. Ассоциируется с джинсами и рубашками… Ашуги начинали дастан с песни, посвященной своему мастеру, учителю, и я, считая себя современным ашугом и оставаясь верным этой традиции, должен сказать, что ценю имя учителя моих учителей – Кара Караева превыше всего. И хорошо понимаю тех, кто особо подчеркивают, что были его студентами. Свет таких людей, как Караев сияет очень ярко. Ведь сам он обучался сперва у Узеира Гаджибекова, а потом – в Москве у Дмитрия Шестаковича. Что касается меня, то я и в Бакинской музыкальной академии учился у профессиональных композиторов и педагогов, таких как Хайям Мирзазаде, Назим Миришли и другие. Многими из своих преподавателей я очень доволен, и всегда стараюсь быть достойным их.
В классе Беата Фуррера я оказался благодаря одному случаю. Это было в 2009 г., когда я вернулся из армии. Тогда целый год я был оторван от музыки, поэтому при встречах с друзьями мы часто говорили о новых современных композиторах и произведениях. И вот однажды, при ознакомлении с одной из партитур, произошел курьёз – так как при просмотре она мне показалась совсем не сложной, но когда заиграла музыка, я не понял, что происходит. Знакомые мне инструменты оркестра зазвучали совершенно иначе, заговорили со мной на неведомом музыкальном языке. Это был «Концерт для фортепиано с оркестром» Беата Фуррера. С тех пор я стал следить за творчеством этого композитора, и в 2011 г. выяснил, что он, швейцарец по происхождению, преподает в Университете искусств в Австрии. Хотя на тот момент учиться у Беата Фуррера казалось мне настоящим чудом.
Итак, принимая во внимание также и собственный педагогический опыт, могу сказать, что в формировании каждого из нас есть даже заслуга наших врагов. Но благодарны мы должны быть прежде всего родителям и учителям.
— Сегодня Беат Фуррер – это, и в правду, большая величина. Как человек, окончивший его класс, получал ли ты предложения преподавать?
— Далеко не всегда студенты «больших величин», говоря их терминами, сами становятся подобными им «большими величинами». Потому что, имея дело со звездами подобными Беату Фурреру, легко можно остаться в их тени или сгореть дотла. Среди студентов профессора бывает немало посредственностей и тех, кто всю жизнь занимаются лишь тем, что имитируют его. Мне повезло, что на тот момент, когда попал в класс к Фурреру, я был уже достаточно взрослым и имел четыре года педагогической практики. И поэтому прекрасно понимал, к кому и за чем еду. Получив в 2017 г. степень магистра, я поступил на факультет преподавания композиции и теории музыки. Мне были интересны австрийские методы преподавания, и полагаю, что сумел набраться в этой сфере достаточно знаний и опыта. Скажу по секрету, что наша система музыкального образования вовсе не отстает от австрийской, а в некоторых моментах даже опережает ее. Уверенно утверждаю, что единственная наша проблема – это нехватка кадров.
Ну, а насчет того, предлагалось ли мне место преподавателя… После возвращения из Австрии я был в Министерстве образования, чтобы официально уведомить их о своем возвращении, а заодно – обсудить некоторые свои идеи. Но там мне сказали, что, на данный момент, ни музыка, ни искусство в целом, не являются для этого министерства приоритетными направлениями. Мы должны понять одну очень важную вещь: любое общество схоже с человеческим организмом: система здравоохранения обеспечивает физическое здоровье, образование – интеллектуальное, а искусство – духовное.
— Разрушил ли переезд из Азербайджана в Австрию какие-то твои «творческие табу»?
— Некоторые тамошние профессора, помимо преподавания своих предметов, пытаются также воздействовать на самые глубины сознания студентов. Это напоминает долгий процесс простукивания маленьким молоточком со всех сторон нарядного и красивого с виду здания — в итоге облицовка его сыпется и обнаруживается внутренняя структура. Это крайне болезненный процесс. Нелегко принять обессмысливание всех накопленных тобой стереотипов и того, что человек состоит из пустот. Но мне очень нравится высказывание Владимира Каргополова о том, что «совершенная пустота рождает совершенную форму»…
Однажды после занятий профессор Гесслер предложил выпить кофе, и я охотно согласился. Мы долго беседовали: о них, о нас… А прощаясь, он сказал, что «Арнольд Шенберг посвятил книгу по гармонии своим ученикам». Слова эти прозвучали в такой момент и в таком контексте, что на лице моем отразилась холодная и бессмысленная улыбка. И лишь через некоторое время (может, даже несколько месяцев спустя) я понял, зачем профессор это сказал.
— Как ты перенес период адаптации после возвращения в Азербайджан? Испытал ли что-то вроде творческого кризиса?
— Я вернулся из Австрии в ту же самую комнату, из которой уехал. В этой комнате прошли все мои студенческие годы, в ней все мои книги, партитуры, все мое творчество. И сейчас большую часть дня я провожу в этой комнате. А еще в ней живут такие великие личности, как Иоганн Себастьян Бах, Веберн, Чехов, Аристотель, Низами Гянджеви, Герман Гессе, Микаил Мушфиг, Узеир Гаджибеков и другие… Иногда ощущение их присутствия в комнате сопровождается приступом страха и почтительного трепета, и это очень «бодрит» меня. Наверно, эта атмосфера и помогла мне легко пережить адаптацию.
А творческий кризис миновал меня, потому что сразу по возвращению я сел за сочинение «Отколотые от света», которое должно было прозвучать в Берлине на фестивале “In Memoriam Nasimi – 650 Jahre Imadeddin Nasimi”, посвященном юбилею поэта Имадеддина Насими.
— Пока тебя не было в Азербайджане, у здешних композиторов появилась масса «блестящих» возможностей. Было предложено, чтобы в состав худсоветов телеканалов входили дипломированные композиторы, а позже в средних школах для композиторов открылись вакансии учителей пения. Если б ты, как молодой и перспективный композитор, оказался перед выбором, какой из этих вариантов предпочел бы?
— Конечно, мне более близко преподавание. Если знания, которые учитель передает школьникам или студентам, поспособствуют их формированию и развитию, то не имеет значения, что это за уроки – пения, физики или труда. В любом случае, все науки изучаются по книгам. И преподаватель – это не машина по передаче знаний, он воспитывает личностей и полезных членов общества.
А по поводу худсоветов я думаю, что после появления новых средств получения информации – то есть, после того, как в каждом доме появилось радио, телевизор, а теперь еще и интернет – нужно проявлять особую осторожность. Нет в мире такой страны, в которой бы появление новых средств информации не спровоцировало бы перемены даже в значимых государственных структурах. Нарушения закона просачиваются в СМИ, а оттуда проникают в самую суть общества и исподволь воздействуют на нравы и привычки людей, их деловые взаимоотношения и даже на сам закон. И весь этот процесс происходит с такой невероятной распущенностью, что, в итоге, это переворачивает и личную, и общественную жизнь с ног на голову.
Поэтому правильная организация худсовета на телевидении тоже требует специальных знаний и педагогичного таланта. У каждой профессии в обществе должна быть своя функциональная роль. Иными словами, я сторонник того, чтобы граждане страны были взаимосвязанными элементами одной общей системы. И мне кажется, что творческие люди – это педагоги общества. Эта мысль старше Низами Гянджеви и Тициана, и моложе Гаджибекова и Джармуша. Да и вообще, любое дело надо доверять профессионалу.
— Какие творческие возможности дает тебе членство в Союзе композиторов? И не становится ли это препятствием на пути твоей творческой смелости, не мешает ли открыто критиковать что-либо?
— В Союз композиторов я вступил в 2015 г. по совету своих преподавателей, и это не дает мне никаких ни творческих, ни моральных преимуществ, не открывает никаких возможностей. Разве что несколько раз мои произведения звучали на пленумах Союза, а в прошлом году, по указу президента, за счет средств, выделенных на фестиваль Насими, произведения попали в программу пары концертов в Берлине. Но при этом, во время учебы в Граце, я ежемесячно получал стипендию от Союза композиторов. И хотя сумма была чисто символическая, но, пожалуй, стоит об этом упомянуть.
А творческая смелость заключается в умении человека преодолевать самого себя, собственные границы, и в этом плане не только Союз композиторов, но вообще ничто не может мне препятствовать. По поводу же открытой критики… Образование, полученное в Азербайджане и Европе, позволяет мне высказывать критическое мнение на любую тему, связанную с музыкой, будь то культурная политика, система музыкального образования, учебные пособия, организация концертов, композиторское искусство, дирижерство, исполнение, теория музыки или что-либо еще. И если на данный момент я не занимаюсь критикой в профессиональной и систематической форме, то это полностью связано с моими творческими планами.
— Тебе не кажется, что такие организации, как Союз композиторов, Союз художников или Союз писателей, были созданы в 30-е гг. в СССР с целью тотальной цензуры и противоречат самой природе искусства?
— Я не знаю, существует ли в уставе этих объединений такой параграф. И не думаю, что если творческие люди объединяются в какие-то организации, вместе включаются в творческий процесс, встречаются на концертах фестивалях и пленумах и обсуждают творческие вопросы, то это противоречит самой природе искусства. И если эти структуры в силу некомпетентности не могут выполнять свою работу на должном уровне, то система в этом не виновата. Это похоже примерно на то, что электрическое напряжение при правильном использовании приносит пользу, а при неправильном – вредит.
В связи с тем, что эти структуры были созданы в советский период, на их счет существует множество мнений, одно из которых совпадает с твоим вопросом. Но, на самом деле, целью создания этих союзов была попытка верно определить роль и место искусства в жизни общества в соответствии с коммунистическими принципами, и, занимая досуг людей, удовлетворять их духовные потребности.
В рыночно-капиталистических странах человек рассматривается только лишь как рабочий объект. Считается, что для выполнения работы, нужно только лишь достаточно финансовых средств и работников. Но они забывают одну очень важную вещь – человек не только физический объект, но еще и духовный субъект. Поэтому в СССР при всех заводах и фабриках имелись кружки художественной самодеятельности, клубы и библиотеки. В районах и селах обязательно функционировали Дома культуры. До революции царизм, можно сказать, полностью разорил народы, имевшие некогда богатое духовно-культурное наследие. Поэтому перед новой идеологией стояла задача какими бы то ни было путями дотянуть их до должного культурного уровня. В ином случае интеллектуальный баланс общества был бы нарушен, и это привело бы к глубоким «трещинам». И в такой ситуации абстрактное стремление творческих людей «выразить себя» выглядело неуместным. Поэтому в СССР от такого композитора как Дмитрий Шостакович ожидали не «космической музыки», а такой, которая была бы адресована всем советским гражданам и служила бы их культурному развитию. Тогда и были созданы соответствующие условия для написания такой музыки. А когда композитор нарушал этот культурно-идеологический принцип, то сталкивался с цензурой.
Вопрос твой, разветвляясь, уносит нас на иные просторы… Просто скажу, что мы должны стараться не отрицать свое прошлое, а извлекать из него уроки.
— Есть такое распространенное мнение, что репрессивная среда способствует созданию качественных произведений искусства. И это подтверждают такие метры, как американский драматург Пэдди Чаефски, или датский режиссер Ларс фон Триер. Нам это тоже знакомо не понаслышке. Как по-твоему, способствует ли это развитию искусства в нашей стране?
— Если б это работало, то все нобелевские лауреаты были бы из африканских стран. В целом, репрессии непозволительны и непростительны в любое время и в любом контексте. Каким образом может способствовать творчеству, то, что творец подвергается моральному, финансовому, психологическому и физическому террору?! Одним из главных, а может и главное условие создания качественных произведений искусства – это высокий уровень образования в стране. Потому что качественные произведения пишутся в библиотеках, а не на фронте и не в тюрьмах.
Существуют, конечно, произведения, написанные на фоне сложной политической ситуации, но это, скорее, исключения. К примеру – Седьмая, «Ленинградская» симфония Шостаковича. Но даже это сочинение, скорее имеет культовый и символический статус, вовсе не являясь лучшим его произведением. По моему, судить о «пользе» репрессий и прочих трудностей нужно исходя из общей картины, то есть – из того, к каким результатам это приводит чаще, а не ставить акцент на исключениях.
— Понятия «современный композитор» и «композиторы, пишущие современную музыку» различаются, как по-твоему?
— Ответ на этот вопрос я бы хотел «озаглавить» знаменитой цитатой Густава Малера: «Традиция – это передача огня, а не поклонение пеплу». Вне зависимости от того, в какую эпоху живет и творит композитор, своим творчеством он должен находиться в эпицентре общественных, политических и культурных событий этой эпохи. В противном случае, какую бы музыку он ни писал, она не может считаться современной. Творческий человек не имеет права на затворничество, самодеятельность или отдаление от общества под предлогом того, что он, дескать, пишет «космическую музыку».
Принцип «искусство ради искусства» я принимаю лишь отчасти. Как уже было сказано, каждый творческий человек – ведущая фигура общества. И современная музыка сегодня испытывает нехватку в слушателях именно из-за того, что композиторы под видом создания современной музыки ударяются в чрезмерную абстракцию. И таким образом люди стремительно выпадают из современного искусства.
В середине прошлого века капиталистическая западная цивилизация, хорошо знакомая с традициями государственности Платона, вела борьбу против советских коммунистических идеалов, в том числе, и в культурной плоскости. Летние курсы в Дармштадте, открывшиеся в 1946 г., финансировались США. Также открытие студии электронной музыки IRCAM в Париже и, в целом происходившие в то время на Западе экстатические «оргии современного искусства» были жесткими ударами по идеалам советских творцов. Одержимые идеями о том, что происходит на западе, какое искусство создается там, они начинали сомневаться в себе и своих взглядах, в результате чего впадали в депрессию – обычный психосоматический процесс.
Обнародованные недавно архивные документы доказывают, что современное искусство спонсировалось некоторыми неоднозначными «организациями», которые, в свою очередь, напрямую связаны с органами западной разведки. В книге Бориса Лукьянова «В мире эстетики» есть одна актуальная цитата, касающаяся современного искусства: «Сегодня многие не ищут уже в искусстве эстетического наслаждения. Рафинированная элита, богачи, профессиональные бездельники, снобы хотят лишь необычного, сенсационного, эксцентрического, скандального. И я с момента возникновения кубизма пичкал этих людей тем, к чему они стремятся, а заодно потчевал критиков — к их величайшему удовольствию — всевозможными сумасбродными идеями, возникающими у меня. Чем меньше меня понимали, тем больше восхищались! Забавляясь этим фарсом, я прославился и разбогател». Эти слова принадлежат знаменитому художнику Пабло Пикассо.
— Сегодня в Азербайджане композиторы делятся на касты: корифеи, выдающиеся, невыдающиеся, незаменимые, относительно заменимые и так далее. Будучи талантливым композитором с хорошим образованием, в какой из этих каст ты себя видишь в будущем?
— Это безусловно ироничный вопрос… Формирование в нашем обществе кастового мышления – нехороший показатель. Во второй половине XX века на Западе существовала схожая с этим, но более радикальная монополистская структура. Пьер Булез, Карлхайнц Штокхаузен, Лучано Берио, Брайан Фернихоу проводили по отношению к молодежи политику «Или ты пишешь, как я, или ты никто». Теперь же во главе этой монополии стоит очень уважаемый мной Хелмут Лахенман (несмотря на то, что его наставником был ярый коммунист Луиджи Ноно). А я думаю, что миссия композитора заключается в том, чтобы хоть отчасти восполнять потребность людей в искусстве, красоте и эстетике или даже пробуждать в них эту потребность и воспитывать всесторонне развитые личности.
— Какого композитора ты видишь в авангарде азербайджанской академической музыки последних 30 лет?
— В начале ХХ века слово «авангард» проникло в искусство, изменив при этом свое значение – если в военном деле оно означало передовой отряд, идущий впереди всего войска, то в современном искусстве этим словом стали обозначать отрицание прежних ценностей, разрушение рамок, в общем – новое искусство, созданное из ничего. К примеру, Стравинский прошел школу Римского-Корсакова и творчески сформировался на его операх. Он очень хорошо владел традициями, но в 1913 г. создал балет «Весна священная», совершив переворот в мировой музыке. Предположим, он являлся передовым композитором, то есть, был в авангарде. Но уверяю вас, что в этом балете нет ничего, противоречащего традиции. Каждая страница его партитуры написана в соответствии с канонами Римского-Корсакова, и ни о каком разрушении рамок и речи не идет. В таком случае, возникает вопрос: что же в этом авангардного, и что изменилось? Нет, Стравинский не стал ломать рамки и правила, установленные его предшественниками, он просто усовершенствовал их и перевел на новый уровень. То же самое можно сказать и о произведении Штокхаузена «Группы». В нем также нет ничего противоречащего законам тотального сериализма. Но, как и в «Весне священной», в этом произведении автор развивает прежние традиции и открывает новый этап в истории музыки. И сегодня оба этих произведения часто исполняются, считаясь классическими. Исходя из этого, «авангард», сформировавшийся во второй половине ХХ века, можно сравнить с ударом молотка. Однажды я где-то прочел, что любая система по мере своего совершенствования настолько истончается и слабеет, что в итоге ломается. И с этой точки зрения в Азербайджане «авангард»ных композиторов нет, есть просто хорошие композиторы. Например, Эльмир Мирзоев, Фирудин Аллахверди, Тюркяр Гасымзаде, Аяз Гамбарли, Саид Гани и другие.
— «Звено», «Линии образа», «Неуловимый силуэт танцующего дервиша», «Отколотые от света»… Твои эти произведения – результат исканий в восточной литературе и философии, или ты уже нашел себя в них?
— Не сказал бы, что я нашел себя там или в каком-то ином месте, потому что поиски продолжаются всегда. Я буду обращаться и к западной литературе, к поэзии своих любимых поэтов, таких как Георг Тракль или Осип Мандельштам, всякий раз, когда захочу.
Но я восточный человек, я отношусь к восточной, исламской культуре и считаю необходимым и верным в своем творчестве также говорить на языке той культуры, к которой принадлежу.
Перечисленные тобой произведения напрямую связаны с поэзией Насими и его идеями. Я открыл для себя одну особенность творчества Насими: он говорит о высоких материях, и ты либо принимаешь его философию, либо он сам тебя отстраняет. С помощью творчества Насими я создал для себя некий «коридор», который привел меня к основам восточной философии. Мы родились на столь привлекательных и плодородных (в широком смысле) землях, что сюда стекались также и соседние культуры, самое лучше, что в них было. Поэтому небольшой по территории Азербайджан представляет собой уникальный «источник». Например, двигаясь с севера на юг, можно встретить, как минимум, три разных архитектурных стиля.
Что бы ни писал восточный композитор, для Европы это всегда будет экзотикой. Я имел возможность лично убедиться в этом за годы учебы. Даже преподававшие нам профессора думали так же. Любопытно, что, по их мнению, если итальянский композитор пишет музыку, основанную на индийских рагах, то это «европейская музыка», если же восточный композитор использует современные композиторские техники, его произведение воспринимается как экзотическое. И те, кто верят, что добились успеха в Европе в качестве современных композиторов, не должны терять чувства реальности. Потому что «современные эффекты», используемые ими в своих произведениях, не спасают их от «экзотичности».
— Во время учебы в Австрии у тебя был также и прикладной музыкальный опыт. Ты сочинил музыку на заказ к спектаклю «Ревизор». Интересно, как в Европе регулируются отношения между режиссером и композитором, и, в целом, между композитором и заказчиком? В Азербайджане, например, композитор получает гонорар только через три года после того, как поставлен спектакль.
— Это происходит потому, что на определенных местах все еще сидят некомпетентные люди, и меня это не удивляет. Как-то раз я услышал, что руководителя электрической конторы одного из районов назначили руководителем отдела культуры другого района. Если не ошибаюсь, этот замечательный перевод был из Имишли в Акстафу.
Что же касается отношений между заказчиком и композитором, то, хотя в сравнении с азербайджанскими реалиями это может прозвучать весьма странно, но за музыку к «Ревизору» мне заплатили вдвое больше, чем было указано в контракте. После спектакля сторона заказчика заявила, что музыка им очень понравилась, и они считают, что обговоренной ранее суммы мало. Возможно, они поступили столь любезно, приняв во внимание, что я студент. Не знаю… Но, в любом случае, они даже благодарственное письмо мне написали.
— В конце расскажи о своих творческих планах, пожалуйста.
— Планов на будущее и желаний, которые хочется воплотить в жизнь, у меня много. В последнее время я часто думаю над поэзией Микаила Мушфига, и сейчас пишу музыку на одно из его стихотворений, а также – на очерк «Человек скважины». Кроме того, я планирую написать фортепианный концерт, давно обещанный моему другу, пианисту Закиру Асадову. Также у меня в планах заняться педагогической деятельностью. Потому что для устранения негативных явлений, на которые мы постоянно жалуемся, и для решения проблем необходимо интерактивно работать с молодым поколением. Вообще, если не взяться всерьез за сферу музыкального образования, если обучение не будет организовано на высоком уровне, если не будут переведены соответствующие учебники и научные труды и если ко всему этому процессу не подключатся молодые, перспективные и образованные композиторы-музыковеды, то через несколько лет академическая музыка Азербайджана может окончательно утратить свое лицо. Надеюсь, что в ближайшем будущем все эти вопросы хотя бы частично будут решены.
Беседовала: Шафагат Мамедова (музыковед)
