Все, что видим мы вокруг себя, можно считать плодами прикладных и точных наук. Оглянитесь: стены, образуемые ими комнаты, здания, мебель, посуда, книги, одежда и так далее… Даже сам человек «дожил» до сегодняшнего дня благодаря медицине и другим наукам. Но развитие только лишь прикладных и точных наук не может решить одну из главных проблем человечества – правильное и справедливое использование научных достижений.
Решить эту проблему стараются социальные науки. Они берут на себя функцию управления прикладными и точными науками, дабы максимализировать и оптимизировать их пользу. Прикладные и точные науки создают возможности, а науки социальные следят за тем, чтобы возможности эти использовались наилучшим образом. Но, если вспомнить всю историю человечества, то с уверенность можно сказать, что социальные науки не выдерживают гнета достижений прикладных наук. Чего-то словно не хватает социальным наукам, какой-то фактор всегда не учитывается или не может быть учтен из-за невозможности предвидеть будущее, и планы по созданию справедливого общества идут прахом.
Вместе с тем вполне возможно представить себе общество, в котором прикладные, точные и социальные науки с ювелирной точностью сводятся воедино и дополняют друг друга, превращаясь в некий совершенный механизм. Как говорится, мечтать не вредно. Этим и занимались на протяжении всей истории многие писатели и философы. Изображая в своих произведениях такие идеальные общества, они, возможно, сами того не зная, создали такой литературный жанр как утопия. А по прошествии времени появился еще один жанр – изображающий пропасть между точными и социальными науками. Он получил название дистопия, какотопия или, чтобы наиболее явно выразить его суть и значение – антиутопия.
Дистопия есть противоположность утопии, а в буквальном смысле слово это означает «плохое место». В произведениях, относящихся к этому жанру, изображается нежелательный общественный строй. Такой, например, где технические открытия и изобретения используются в немыслимо зловещих целях. А утопические произведения, наоборот, изображают желанное людьми общество, в котором научные открытия используются только во благо. И отсюда проистекает разница в том, насколько легко воспринимаются эти жанры читателями.
Утопия – это то, чего люди желают, то, что кажется им идеальным. Поэтому утопические произведения более понятны. Ведь любое блистательное новшество, которое встречает читатель на страницах такого произведения, он и сам когда-либо представлял, мечтал и фантазировал о нем. Утопическое произведение – это, в некотором роде, хроника людских грёз. Вы на одном дыхании можете прочесть «Утопию» Томаса Мора или «Город солнца» Кампанеллы. Так, в книге «Утопия» говорится о том, что жители города Амаурот не придают золоту и серебру чрезмерного значения и считают несправедливым лишать другого человека чего-то нужного ему, если для них самих это совершенно бесполезно. Подобное мышление простое и понятное читателю, и на протяжении всей книги он постоянно встречает такие образцовые, на его взгляд, примеры поведения. Утопия напоминает людям о самом сокровенном, позабытом под влиянием существующей несправедливой системы, то, о чем они боятся заговорить. Это словно катехизис религии совершенства, восстающей против лицемерной системы, которая стремится заставить людей забыть, кто они на самом деле.
А вот понимание и восприятие жанра антиутопии куда более затруднительно. Порой трудность эта может проистекать просто из стилистики произведения. То есть, «математический» стиль письма, используемый в романе Замятина «Мы», может создавать определенные сложности для читателя, но это связанно именно с писательской манерой. Основную сложность же создает другое, и это свойственно практически всем дистопиям: они изображают такое, что человек с трудом может вообразить; такое, о чем он никогда в жизни не думал. Читателю непросто сходу понять, что происходит в том же романе «Мы», или вообразить огнедышащий космический корабль «Интеграл», созданный для подчинения других цивилизации. Потому что это далеко не то, о чем читатель мечтал всю жизнь.
Может ли пропасть между прикладными и социальными науками быть столь огромной, чтобы целью создания космического корабля было порабощение? В принципе, если читатель сравнит это с нынешней политической картиной мира, существование такого корабля уже не покажется ему очень уж невероятным. Но он все равно не сможет представить себе дома с прозрачными стеклянными стенами, занавески в которых разрешается опускать только лишь для того, чтобы заняться сексом, получив предварительно специальный розовый талон. Для читателя это звучит чудовищно и невероятно. Это кажется подлостью, с которой не в силах справиться социальные науки. Антиутопия – это нежелательное общество, а то, что нежелательно трудно поддается определению и обрисовке, оно более абстрактно и почти безгранично. Такие вещи трудно воспринимаются читателем, потому что в сердце его нет задатков такой подлой злокозненности.
В этом смысле жанр антиутопии куда обширнее, чем утопия. Для большинства людей идеальность и совершенство вполне конкретны: хлеб, свобода, благоденствие, справедливость. И утопия дает это читателю. А вот противоположность этому не состоит из конкретных пунктов. Противоположность этому – несправедливость, а несправедливость может иметь миллионы форм и проявлений. Да, людская справедливость по природе своей отстает от людской несправедливости, откровенно проигрывает ей по числу своих разновидностей.
Феминистская дистопия и триумф Гитлера
Еще одна очень интересная разновидность научной фантастики – это альтернативная история, в которой в фантастической форме описываются противоположные варианты реальных исторических событий. Первые образцы этого жанра датируются еще 15 веком. В романе «Тирант Белый» валенсийского писателя Жуанота Мартуреля в качестве альтернативной истории представлено то, что османам не удалось захватить Константинополь.
Но наиболее интересные романы в жанре альтернативной истории написаны в 20 веке. В этих произведениях, наряду с описанием альтернативного хода событий, авторы фантазируют на тему того, каким могло бы стать будущее при таком раскладе.
Одно из самых знаменитых таких произведений – написанный в 1937 году роман «Ночь свастики» английской писательницы Кетрин Бурдекин. Будучи дистопией, этот роман также может считаться примером альтернативной истории – основание для причисления его к этому жанру дает сюжетная линия.
Действие романа происходит в 2633 году. После длившейся 20 лет войны гитлеровская коалиция одерживает победу и получает контроль над всем миром. Гитлера объявляют божеством, и мужчины поклоняются ему в специальных храмах. Да, именно мужчины. Потому что следующей после евреев мишенью нацистов стали женщины. Они называют женщин бездушным животным, а понятие красоты связывают исключительно с мужским полом. Поэтому женщины в этом обществе угнетены и лишены всех прав. С этой точки зрения роман можно назвать также и феминистской дистопией.
А общество, противоположное тому, что описано в «Ночи свастики», можно встретить в другом произведении, хотя и не относящемся к жанру альтернативной истории. Это книга «Herland» (примерный перевод – «Женская страна») одной из главных представительниц жанра феминистской утопии Шарлотты Перкинс Гилман. В ней повествуется о стране, населенной только женщинами, в которой царит социальная справедливость, и нет ни только слова «мужчина», но даже буква «м» в алфавите отсутствует. И хотя лучшим произведением этого автора считается роман «Желтые обои», но «Herland» входит в число самых знаменитых образцов феминистской утопии.
Правда, роман этот имеет некоторые недостатки, связанные, в основном, с сомнительными с точки зрения науки тезисами. К примеру, автор описывает, как женщины размножаются методом партеногенеза, не нуждаясь в мужчинах. Это прямая отсылка к «репродуктивным правам» женщин и поддерживается современными феминистами. Но возможность такого способа размножения с научной точки зрения все еще находится под вопросом.
В целом, основное место среди романов 20 века в жанре альтернативной истории занимают произведения, посвященные Второй мировой войне и ее итогам. Разумеется, говоря об этом, нельзя не вспомнить роман Филипа Дика «Человек в высоком замке» («The man in the high castle»). В нем тоже изображена победа гитлеровской коалиции, раздел США и так далее.
Элементы дистопии в Азербайджане
Завершить эту статью мне бы хотелось парой строк о жанре дистопии в нашей стране. Точнее, я сомневался, стоит ли это делать, но утвердился в своем желании после просмотра фильма «Идиократия».
Фильм начинается с того, как двух человек – военного и проститутку – замораживают в научных целях и обещают разморозить через год. Но случается непредвиденное: офицера, проводящего этот эксперимент, арестовывают, лабораторию закрывают, на ее месте открывается кафе, а о замороженных людях все забывают.
Когда эти двое, наконец, просыпаются, и выбираются из своих контейнеров, они обнаруживают, что прошло уже 500 лет. За это время эволюция повернула вспять. Мир превратился в огромную свалку. Люди отупели и уровень IQ у них теперь ниже плинтуса. Пшеницу поливают энергетическими напитками, а по телевизору смотрят только порнографию. А публика в кинотеатрах хохочет над фильмом «Ass» (получившим множество наград, включая премию «Оскар»), в котором на протяжении полутора часов демонстрируется пускающая газы голая задница. Возможно, это прозвучит слишком жестко, но все же скажу: то, что смотрят и над чем смеются сегодня наши телезрители, мало чем отличается от этой «Ass».
Вообще, нашу страну можно запросто сравнить с любым дистопическим сценарием. Но «Идиократия» напоминает Азербайджан не только несостоятельностью социальных наук в этом обществе, но и очень низким уровнем развития точных и прикладных наук. Точнее, ни о каком научном развитии и речи не идет. А больше всего с Азербайджаном у меня ассоциируется два эпизода «Идиократии» – когда полиция арестовывает одного из главных героев, и когда суд назначает ему наказание. Хотя все сцены фильма вызвали во мне некоторый страх и волнение, и временами мне становилось тягостно от происходящего на экране, но сцены с полицией и судом я воспринял гораздо проще. Очень уж они напоминали реальность, в которой мы живем, так что показались мне чем-то вполне обычным. Эта дистопия для нас уже наступила. Разве что наши чиновники выглядят посерьезнее, благодаря костюму и галстуку, и не пьют пиво на работе.
